Когда в зале смеются – на сцене умирают. К юбилею Мольера

400 лет назад родился главный мировой комедиограф Жан-Батист Мольер.

Его настоящая фамилия Поклен (Мольер – сценический псевдоним). Отец – придворный обойщик, обеспечил своему сыну прекрасное образование: юноша закончил престижный иезуитский Кремонский колледж, где изучил латынь, что позволило ему читать в оригиналах римских классиков. По преданию он перевел на французский язык философскую поэму Лукреция «О природе вещей», но перевод этот не сохранился.

Вообще от Мольера не осталось автографов. Его почерк известен только по единственной долговой расписке. Отсутствие подлинников пьес Мольера породило известный миф о том, что его пьесы на самом деле писал Пьер Корнель.
Не миф, что Мольер ставил свое авторское искусство ниже актерского. Уже в расцвете славы Мольеру предложили титул «бессмертного» во Французской Академии. Но это обязывало отказаться от выхода на сцену, и он титулу «бессмертного» предпочел актерское ремесло. Ради него он в молодости отказался от юридической карьеры и стал играть в одной труппе с комедиантами Жозефом и Мадленой Бежар. Но их «Блистательный театр» не выдержал жесткой конкуренции с другими парижскими труппами, и они были вынуждены тринадцать лет играть в разных местах французской провинции как площадной театр, что дало Мольеру бесценный опыт работы на народную публику.


Но еще более важный опыт как драматургу ему дала собственная игра на сцене. В те времена не актеры вживались в роли, а роли писались под конкретных актеров с учетом их характерных качеств, в том числе и комедийных. Если, например, актер хромал, то именно его Мольер заставлял часто и быстро передвигаться по сцене. Это было жестоко, но... смешно.

Мольер оказался решительным реформатором комедийного театра. Он поставил комедию даже выше трагедии и при всей внешней статической комедийности вносил в ее сюжеты истинный драматизм. Так комедия из обычного фарса, с которого начинал и сам Мольер во время скитаний по провинции, превратилась в искусство высокой драмы.
Искусство Мольера позже высоко ценил Гете.

«Так велик, что, перечитывая его, всякий раз только диву даешься. Он – единственный в своем роде, его пьесы граничат с трагическим и полностью захватывают, ему никто не осмеливается подражать. «Скупой», где порок лишает сына всякого уважения к отцу, — произведение не только великое, но и в высоком смысле трагическое… Я всякий год читаю несколько пьес Мольера, так же как время от времени рассматриваю гравюры по картинам великих итальянских мастеров»

(И.П. Эккерман. Разговоры с Гете в последние годы его жизни»).

Об искусстве Мольера с восхищением отзывался Михаил Булгаков: «И люблю его не только за темы пьес, за характеры его героев, но и за удивительно сильную драматургическую технику. Каждое появление действующего лица у Мольера необходимо, обосновано, интрига закручена так, что звена вынуть нельзя».
Более скептически оценивал Мольера Пушкин, противопоставляя ему Шекспира:
«Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока, но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков… У Мольера скупой скуп и только…»

Тем не менее, переоценить влияние Мольера на русский театр нельзя. Без него не было бы Фонвизина и Крылова. Влияние мольеровского «Мизантропа» на Грибоедова с его «мизантропом» Чацким также несомненно. Мольеровский «фирменный» прием прямого обращения актера к зрительному залу использовал Гоголь в «Ревизоре». Да и сам Пушкин поначалу хотел назвать свой маленький шедевр «Моцарт и Сальери» «Зависть», то есть использовать тот же мольеровский метод олицетворения в персонаже конкретного человеческого порока. Так же как в «Скупом рыцаре».

Как всякий истинный комедиограф Мольер имел множество врагов, и среди парижских аристократов, чье поведение нещадно высмеивал «Мещанин во дворянстве», и среди духовенства, ханжество которого обличал («Тартюф»). Пьесы Мольера нередко запрещались, но это, как водится, только создавало им дополнительную славу.


К тому же к Мольеру благоволил король Людовик XIV. С этим связан апокриф, что парижский архиепископ отказался хоронить Мольера на христианском кладбище под тем предлогом, что перед смертью он не исповедался и не раскаялся в актерской профессии. Король спросил священника: «На сколько футов освящена земля на кладбище?» «На шесть, сир», — сказал архиепископ. «Тогда похороните его на глубине 8 футов».
Как и положено актеру, Мольер умер практически на сцене. Уже смертельно больной продолжал играть в своем спектакле «Мнимый больной». Во время одного из представлений ему стало плохо. Его отвезли домой и через несколько часов он скончался.

(фото на обложке: Российская государственная библиотека)